– Нас можно убить, – говорит она; ее лицо так близко, что я со всей определенностью понимаю: она не выдыхает. – Но мы не умрем. Пока нас кто-нибудь не убьет.
Я опять мотаю головой, ощущая щекой ворс ковра. В этот момент я готова на все, лишь бы мне снова не причиняли боль. Портрет говорит в странной певучей манере, и я гадаю, не отрепетировала ли она эту речь заранее.
– Я брала уроки, я изучала, и тренировалась, и практиковалась. В боксе, крав-мага́[13], самбо, айкидо, дзюдо; я ходила на стрельбище, я толкала штангу и даже пробовала заниматься кроссфитом. Знаешь, сколько оружия распихано по этой комнате?
Красный туман боли не рассеивается, но локализуется. В моей руке, в моем глазу, в моем лице и животе. Все эти места очень уязвимы, их надо защищать, зато теперь я могу нормально дышать. Устремляю взгляд вдаль, к горизонту ковра, и вижу под диваном пистолет.
– Извини, я знаю, что болтаю слишком много, – говорит Портрет, прекращает расхаживать взад-вперед и наклоняется надо мной; на ее лице почти нежность. – Мне мало с кем доводится поговорить.
Я хриплю ей, и она сочувственно хмурится.
– Я не хочу причинять тебе боль, – говорит она. – Это просто выживание. Ты же понимаешь это, правда?
– …нет, – удается выдохнуть мне.
– Может, и нет, – говорит Портрет и проводит пальцами по моему подбородку. – Ты убила других, чтобы выжить? Если да, то я, наверное, могла бы простить тебя. Но ведь это не так, правда? Сомневаюсь, что ты успела узнать, что значит выживать. Зачем ты это делаешь?
Я не знаю. Потому что мне велела Лалабелль. Потому что у меня есть серая папка формата А4. Потому что мне выдали пистолет, а не кисть для рисования. Потому что я тринадцатый номер, карта Смерть.
– Такова моя цель, – шепчу я. – Для этого меня создали.
Она грустно улыбается.
– А тебе хочется это делать?
Хочет ли рояль, чтобы на нем играли? Хочет ли лошадь, чтобы на ней скакали верхом?
– Не знаю, – говорю я. – Нет. Да.
– Что ты хочешь? – спрашивает она. Когда наклоняется ниже, мне кажется, что ее правый глаз голубой. – Ты хочешь жить?
Я сглатываю и пытаюсь откатиться в сторону пистолета. Моя сломанная рука вытягивается, и в следующее мгновение я кричу, когда она наступает мне на пальцы.
– Я так и думала, – говорит она почти с сожалением. – Значит, ты все понимаешь.
Я смотрю на нее. Она стоит надо мной спиной к окну и напоминает монолит. Высеченную статую, древнюю и неподвижную.
– Вставай, – говорит она. – Я ждала этого всю жизнь. Я не позволю тебе так легко проиграть.
Очень медленно я встаю на четвереньки, потом поднимаюсь на ноги. Скрюченная от боли, я ниже нее даже на каблуках. Прижимаю руку к груди и думаю о картах Таро, которые все еще лежат на кухонном столе. «Она поймет? – спрашиваю себя я. – Когда я не вернусь?»
Если я потерплю неудачу, Лалабелль просто создаст новый Портрет, чтобы тот занял мое место. И мне интересно, когда этот Портрет, вооружившись пистолетом, посмотрит в мансардное окно, будет ли он так же колебаться, как колебалась я? Может, Художница тоже приготовит моей замене стейк. Надеюсь, что приготовит. Надеюсь, моя замена окажется храбрее меня. Надеюсь, она будет добрее.
– Давай, – говорит стоящий передо мной Портрет, – ударь меня. Попробуй. Дерись, если хочешь жить.
Я поднимаю руки, но они дрожат, а левая слишком изуродована, чтобы складываться в кулак. Она смеется, и я замахиваюсь. Она ловко уворачивается, и начинается настоящая драка. Хотя называть это дракой слишком великодушно. Каждое мое движение неуклюжее, неуверенное. Я неистово набрасываюсь, она грациозно парирует.
Однако скоро ей становится скучно. Она принимается пихать и толкать меня, ее удары слишком быстры, чтобы я могла защититься от них или сосчитать их. Я чувствую, как во мне растет раздражение. Я не тот соперник, которого она искала. Со мной скучно. Я – старая кошелка, бредущая на поводке. По ее ударам я понимаю, что она злится. К тому моменту, когда я падаю, она уже не испытывает никакого удовольствия.
– Прекрати, – выдыхаю я. – Пожалуйста, прекрати.
– И это всё? – печально говорит она. – После такого долгого ожидания? Это все, что ты можешь мне предложить?
Я смотрю на пол. Мне кажется, что он вращается, как вода в омуте. Я наклоняюсь вперед, и меня начинает затягивать. «Быть доброй, – думаю я. – Ты должна все делать по-доброму».
– Другие, – слышу я свой голос, – придут другие, если ты убьешь меня.
– А они будут сильнее?
– Да. И хитрее. – Я закрываю глаза. Вот рту сухо, такое впечатление, будто я наелась песка.
– Она же не оставит меня в покое, да? – тревожно спрашивает Портрет. – Она будет преследовать меня? Даже если я перекрашу волосы и уеду из города? Даже если я буду убивать всех, кто придет от нее?
– Конечно, – устало говорю я. – Она загонит тебя на край света.
Портрет делает шаг вперед и достает из-за спины нож. Вероятно, все это время он был у нее в заднем кармане. Другая ее рука хватает меня за волосы и оттягивает мою голову назад, открывая шею. Я думаю о том, как Художница смотрела на меня снизу вверх. Мне тоже хочется посмотреть вверх, чтобы увидеть разноцветные огоньки. Я пытаюсь дышать. Вот что, вероятно, чувствовали другие.
Раздается звонок домофона.
На секунду мы обе застываем, глядя на дверь. Звонок звонит непрерывно, как будто кто-то не отпускает кнопку.
Портрет подходит к окну и отодвигает штору. Я подумываю о том, чтобы отползти в ванную, но тут она громко ругается.
– Это идиоты из «Митоза». Они с тобой?
Я мотаю головой. Она хмурится, возвращается ко мне, опускается на колени и дотрагивается до моей сломанной руки. Я пытаюсь убрать руку, но она подносит ее к свету и, поворачивая туда-сюда, разглядывает повреждения.
– Вероятно, я выбила маячок, – тихо чертыхнувшись, говорит она. – Они потеряли связь. Можешь встать?
– Ты позволишь им увезти меня? – У меня в груди поднимается паника. – Неужели ты не